Подаємо фрагмент невідомої широкому загалу статті Миколи Гоголя «Полтава», який не увійшов до «Повного зібрання творів та листів Миколи Гоголя» у 17-ти томах, виданого у 2009 році. Так само ця стаття відсутня і у більшості найповніших зібраннях Гоголя, що видавалися протягом ХХ століття. Даний матеріал міститься хіба що у додатках «Полного собрания сочинений Н.В. Гоголя» (Под редакцией П.В. Быкова, изданого Товариществом М.О. Вольфа, Санкт-Петербург – Москва, 1853–1883 гг.). 

ПОЛТАВА

«Дорога от Рѣшетиловки до Полтавы не представляетъ уже того разнообразія въ видахъ, коими изобилуетъ почти вся Малороссія. Это ничего больше какъ одна ровная и безлѣсная степь, испещренная яркими полосами нивъ и разбросанными скирдами хлѣба; по сторонамъ только мелькаютъ – будто облака на чистомъ небѣ, чуть замѣтные вдали хутора, или величественный дубъ – старинный жилецъ Украйны, торжественно и одиноко возносится среди необразимой пустоты.

Черноземъ, изъ котораго большею частью состоитъ грунтъ здѣшней земли, бывъ перемѣшанъ съ вязкою глиною, при малѣйшемъ дождѣ превращается въ топкую грязь. Особливо въ осеннее время, лѣтомъ же путешественника, при въѣздѣ въ городъ, обхватываютъ облака пыли. Самый видъ Полтавы съ этой стороны мало поражаетъ живописностью своего мѣсторасположенія, несмотря на площадъ, уставленную большими каменными домами, сдѣлавшими бы есть самой столицѣ, и городъ открывается не прежде, какъ, выѣхавъ изъ селенія Жуковъ, подымешься на гору. Зато съ другой, противуположной дороги, Полтава представляется въ самом живописному видѣ. Городъ виситъ на огромной горѣ, у ногъ которой разстилается обширный лугъ, богатый разнообразными группами деревъ, коихъ какъ будто растерялъ близь стоячій лѣсъ; по лугу извивается рѣка Ворскла, чистая, ясная, знаменитая историческими событіями. Огромная масса косогору переламывается тремя долинами, дѣлящими городъ на три части: Городскую, Подольскую и Заполтавскую.  Скаты косогора, обнажая въ обрывахъ свою красноватую внутренность, мѣстами разцвѣченные яркою зеленью, мѣстами обшитые лѣсом, спускаются къ лугу садами, нагнувшимися отъ тяжести вишенъ, яблокъ, слив, грушъ и прочихъ плодовъ, произрастающихъ во всей красѣ подъ тепымъ Украинскимъ небомъ…

… Чай пилъ у Котляревскаго, который живетъ въ дѣдовскомъ домѣ, доселѣ еще не весьма крѣпкомъ, несмотря, что деревянный. Древность его доказывается перекладиною, на которой начертано славянскими буквами, что хата сія во славу Божію построена въ 1707 году. – Котляревскій было приготовилъ изданіе ІV части Енеиды, съ забавными рисунками, но тотъ, которому поручилъ онъ изданіе оныхъ, вѣроятно, затерялъ ихъ. Я совѣтовалъ ему приложить толкованіе многихъ словъ, кои означаютъ разные малороссійские обычаи въ значеніи историческомъ, нынѣсовершенно измѣнившіеся, или вовсе исчезнувшіе.

Изъ беседы съ симъ единственнымъ малоросссійскимъ поэтомъ можно получить много новыхъ и любопытныхъ свѣденій, касательно духа и характера его земляковъ, которыхъ постигъ онъ совершенно, и кои болѣе всѣхъ народовъ, составляющихъ наше отечество, сохранили оригинальности въ харектерѣ, нарѣчіи, нравахъ, обычаяхъ и во всемъ, чѣмъ только могутъ различествовать между собою одно поколеніе отъ другого. – Своими наружными качествами, лицомъ, окладомъ, стройностью стана, лѣнью и беззаботностью малороссіяне болѣе сходны съ роскошными обитателями Азіи, но не имѣютъ тѣхъ буйныхъ, неукротимыхъ страстей, свойственныхъ поклонникамъ исламизма: флегматическая безпечность, кажется, служитъ имъ защитою и преградою отъ неспокойныхъ волненій, и часто изъподъ густыхъ бровей ихъ блеститъ огонь; пробивается смѣлый европейскійъ умъ; жаркая любовь къ родинѣ, и чувства пламенныя, одѣтыя первоначальною простотою, помѣщаются въ груди ихъ. Эта простота доходитъ нерѣдко до излишества и даетъ право ихъ обманывать и проводить; она породила множество забавныхъ анекдотовъ, исполненныхъ чертами истиннаго добродушія. Напримѣр: три казака спрятались отъ многочисленной ватаги татаръ, ихъ преслѣдовавшихъ, одинъ за стогъ сѣна, стоявшій на лугу, другой полѣзъ подъ плотину, третій вскарабкался на дерево. Татары, увидя стогъ, сошли съ лошадей и начали рвать сѣно для корму руками. Долго сиделъ каказъ за стогомъ, сильно чесался у него языкъ, смотря на неловкость татарскую, наконецъ не вытарпѣлъ, чтобъ не сказать: Та возьмы хоть вылы що он-он стоять крый хаты! Хтожъ такы смыче сино руками? Татары обрадовались нечаянной находкѣ, схватили по долгомъ сопротивленіи казака и начали в’язати его – какъ вотъ слышатъ голосъ другого, сидѣвшаго подъ плотиною: ей не поддавайся землякъ! Третій, который былъ несравненно старѣе и благоразумнѣе прочихъ, видя горькую участь своїх товарищей, происшедшую отъ собственной ихъ безрассудности, произнесъ такимъ голосомъ, от котораго всѣ татары приподняли вверхъ свои головы. Дурни, дурни и чего бъ такы крычать?мовчать бы було уже обоимъ.

Другой анекдотъ такого же рода, случившійся тоже во время татаръ, можетъ вмѣстѣ служить примѣромъ необыкновенной доброжелательности и учтивства малоросіян, которое, кажется, всѣмъ имъ врождено. Один спрятался от преслѣдования татаръ въ тростникѣ, росшемъ около болота. Увидя, что татаринъ нагнулся и пьетъ воду, он забылъ и осторожность, и опасность свого положенія и произнесъ довольно громко: здоровь будь пывъ – привѣтствіе, обыкновенное у малороссіянъ, когда они видятъ человѣка, пьющаго воду.

Языкъ малороссійскій доваольно звученъ, несмотря на то, что принялъ много грубыхъ татарскихъ словъ и къ церковному славянскому гораздо ближе, нежели руській. Находясь подъ влияниемъ Польши и Литвы он во многихъ мѣстахъ, особливо въ пограничныхъ, потерпѣлъ болшое измѣнение. Полтава можетъ называться столицею его; здѣсь онъ въ первоначальной чистотѣ своей, безъ посторонней примѣси звучитъ по хуторамъ и селамъ. При приближеніи къ Чернигову отъ замѣтно начинаетъ портиться, за Черниговымъ измѣняется въ Литвинскій, в Кіевѣ смѣшивается съ Польскимъ, а за Кіевомъ совершенно исчезаетъ. Обороты его и фразы, поименованіе цѣлаго израженія однимъ лаконическимъ словомъ, частыя междометія и мѣстоименія покажуться непонятными даже и не для иностранца: это происходитъ большею частью оттого, что всякій малороссіянинъ думаетъ, что говорящій съ нимъ непремѣнно долженъ понимать его; въ подтвержденіе этого разсказывали одинъ случай, когда помѣщикъ въ довольно затруднительномъ дѣлѣ совѣтовался съ свомъ мужикомъ и ребовалъ, чтобы тотъ сказалъ свои мысли. Та воно добродію, отвечалъ мужикъ поглубокомъ раздумьи, воно бачите й теє, так опъять же й те – и снова углубился въ мысли. – Множество уменьшительныхъ именъ и глаголовъ дѣлаютъ его способнымъ къ выражению чувствъ нѣжныхъ и кроткихъ, но мелодія его болѣе всего ощутительна въ пѣсняхъ, въ этомъ прекрасномъ достояніи народа, гдѣ он выразися съ малѣйшими измѣнениями и оттѣнками во дни тревогъ и мгновеннаго спокойствія, поперѣменно его волновавшихъ. Невыразимая скорбь, навѣваемая ими, кажется проницаетъ насквозь душу, тоска и болѣзненныя жалобы, какъ будто о невозвратной утратѣ счастья, усиливаемые воспоминаніемъ, составляютъ ихъ характеръ. Въ них вы не встрѣтите такъ, какъ въ русскіхъ пѣсняхъ, мечтательности и надежды любовника, ожидающаго свою любезную, но безнадежный плачъ матери или сестры, подъ которыми алегорически всегда разумѣли малороссіяне свою отчизну, разлучающихся съ сыномъ или братомъ, идущимъ на вѣрную смерть. Способность малороссіянъ къ пѣнію и музыкѣ удивительна; извѣстно, что лучшіе пѣвцы наши суть большею частью изъ Малороссіи, которую справедливо называютъ руською Италіею…»